Global Look Press

"23 октября 2002-го я вел вечерний выпуск новостей на ТВЦ, куда пришел месяцем раньше делать ночную аналитическую программу "25-й час". Ведение 22-часовых новостей стало своего рода временной "нагрузкой". Когда я уже сидел в студии, минуты за три до эфира, редактор принес сообщение "Интерфакса": "Сам решай, давать это в эфир или нет". Я прочел сухие, довольно невнятные строчки - по неподтвержденной информации, какие-то люди в камуфляже ворвались в театральный центр на Дубровке, где идет мюзикл "Норд-Ост", - делится воспоминаниями журналист на своей странице в Facebook.

"Я очень хорошо помню эту минуту до эфира и еще несколько минут после. "Сообщать или не нет? Никаких подтверждений от других информагентств и из других источников нет. Федеральные каналы молчат, никаких экстренных выпусков. А вдруг фейк? Такое уже случалось и не раз". Решил не пугать народ и дождаться хотя бы еще одного сообщения.

Начался эфир. Пока читал анонс событий, не отпускала мысль: "Все-таки не фейк". Когда шел первый сюжет, редактор принес еще один листок от того же "Интерфакса", снова без подтверждения спецслужб, но теперь со ссылкой на звонки самих заложников.

Короче, я прервал выпуск и сообщил новость. Затем стали приходить новые страшные подробности и, разумеется, мы сразу выдавали их в эфир - тем более, что после нас о захвате на Дубровке рассказали и в таком же 22-часовом выпуске на НТВ".

"Теракт на Дубровке стал самым серьезным испытанием для всех журналистов-информационщиков со времен Буденновска и Кизляра. И - первая трагедия такого масштаба, которая разворачивалась в столице, буквально в нескольких километрах от студий, из которых мы вещали.

Это был первый и, пожалуй, единственный случай в истории отношений СМИ и власти, когда власть еще не могла одним звонком запретить журналистам освещать трагедию, или дать приказ, как именно о ней нужно рассказывать - и когда журналисты сами принимали решения, руководствуясь принципом "Не навреди". Именно поэтому в выпуски новостей не попало очень многое из того, что было успешно снято и, думай телевизионщики только о рейтинге и конкуренции, легко могло бы оказаться в эфире.

26 октября стал, конечно, самым страшным днем для всех, а последующие дни ознаменовались новым витком - уже не сотрудничества, а борьбы между властью и СМИ. Люди уже погибли, помешать спецслужбам журналисты теперь не могли, и поэтому о последствиях трагедии, о причинах смерти заложников каждый телеканал рассказывал, как мог и как считал нужным.

В эфире "25-го часа" побывало много экспертов, в их числе замечательный врач-травматолог Игорь Шарипов - он был в числе тех, кто принимал в Склифе автобусы, набитые сверху донизу людьми, отравившимися газом. Игорь Андреевич был одним из немногих врачей, кто не побоялся тогда открыто сказать, что очень многие задохнулись уже в этих самых автобусах... Он, кстати, потом вместе с Борисом Немцовым работал в специальной думской комиссии по расследованию обстоятельств случившегося.

Теракт 23-26 октября 2002-го обернулся трагедией для заложников и их близких. Для спецслужб он стал самым серьезным испытанием за всю их историю - подобного на тот момент история борьбы с террором в России просто не знала.

Что же касается моей профессии, то, как замечательно написала Марианна Максимовская, это был действительно уникальный случай проявления ответственности и самоорганизации нашего цеха, прежде всего телевизионщиков, сообщество которых Эдуард Сагалаев заслуженно назвал когда-то "террариумом единомышленников".

Такого не было ни до, ни после. До - потому что раньше об этом "не навреди" большинство особенно не задумывалось. После - потому что потом власть сама за журналистов решала, что можно, а что нельзя - и этот новый подход по полной показал себя уже через два года, в Беслане".